демократия», совсем жалких по малости средств; издание докладов первой конференции и о том, что, как мне казалось, была одержана главная победа – тысячи людей перестали бояться произносить аббревиатуру КГБ не только вслух, но и публично, при незнакомых людях. Только это и давало какую-то надежду. Я торопился сделать все, что можно, пока еще хоть что-то удавалось. В интервью о конференциях говорил тогда:

Гигантская конспиративная организация, насчитывающая сотни тысяч наиболее активных членов общества, располагающая громадным имуществом, современнейшим оборудованием и, если верить ее руководителям, имеющая неясные цели, не может не оказывать серьезного влияния на настоящее и будущее страны… Министерство безопасности остается по существу подрывной организацией, плохо контролируемой раньше и совсем уже выходящей из под контроля сейчас, в условиях неуклонного ослабления государственной власти.

Кроме Белозерцева никто не разделял моего, как мне было очевидно, не пессимистического, но реалистического отношения к происходящему. Впрочем, в России говорить, что завтра будет хуже, чем сегодня, совсем не сложно. На конференции Владимир Войнович рассказывал, как его отравили, и я познакомил его с полковником Никулиным, что дало ему возможность увидеть нужные документы и сделать об этом книгу. Героически отбивался от атаковавших его слушателей Александр Яковлев. Но самым замечательным (к счастью опубликованным в сборнике), на мой взгляд, был доклад бывшего полковника КГБ Ярослава Карповича. Пять лет назад именно его рассказ для журнала «Огонек» о том, как он был внедрен в Народно-трудовой союз и какие искренние и честные люди в него входили, положил начало публикациям о реальной, а не рекламной деятельности КГБ. На нашей конференции Карпович очень серьезно и вдумчиво сказал, перечисляя все виды агентурной работы КГБ внутри страны и рассказывая о ее чудовищном размахе (по данным другого полковника КГБ – Кичихина в разные формы агентурного сотрудничества было вовлечено около 50 % советской интеллигенции).

«Действительно много, очень много агентов! – говорил Карпович. – Это больная нация, а люди, прошедшие агентурную выучку, по-своему больные, искалеченные люди. Иначе и быть не может. Больше того, преступен режим, который ради собственного всевластия столь активно насаждал агентурные отношения… Агентурная работа в силу своей безнравственности и отрицательных последствий должна быть всячески ограниченна, а в последующем и запрещена».

Совершенно замечательно на этой конференции выступил Игорь Лыков – капитан милиции из Саратова. Он героически, в борьбе по преимуществу со своими же коллегами, отстаивал нравственные принципы в работе спецслужб. Из-за этого его зверски избивали на глазах у детей, то и дело фабриковали уголовные обвинения. Но началось его противостояние, как он говорил, еще в 1971 году: «Я начал работать внештатником, потом младшим инспектором уголовного розыска. И когда я разобрался в сути агентурной работы, я понял, что человек – агент, это не личность, это скорее деградация личности… Агентов я не вербую – официально отказался от вербовки».

И это противостояние стоило Игорю жизни. Через несколько лет, приехав по моей просьбе как эксперт-сотрудник МВД, кажется, на пресс-конференцию в связи с обнаруженным в квартире у Кузнецовой микрофоном – в Москве я уже не мог найти человека, который бы согласился это комментировать, – Игорь рассказал мне, что на днях случайно обнаружил подрезанными тормозные шланги в своей машине. Не нашел бы – разбился. Говорил спокойно, почти буднично. Детей он воспитывал один – жена несколько лет назад умерла. «Боюсь, они останутся круглыми сиротами».

Через два дня мне позвонили его друзья из Саратова и сказали, что Игоря застрелили прямо в квартире. Мы пытались создать Общество памяти Игоря Лыкова, но это была середина 1990-х годов и ничто мало-мальски приличное уже нельзя было осуществить, а из того, что было сделано раньше – почти ничто не уцелело.

Ко второй конференции у Старовойтовой был готов проект закона о люстрации. Перед этим он был принят в качестве законопроекта на конференции «Демократической России». Галина Васильевна как человек практический за это время уже поняла опасность КГБ и предлагала ввести запрет на пятьдесят лет для лиц, занимавших все руководящие должности в КГБ и КПСС, на работу в государственных структурах. Ее решительным противником была Лариса Богораз (и у нас на конференции и в Хельсинкской группе), все еще наивно полагавшая, что «мы победили» и потому призывавшая к чему-то вроде «милости к падшим» и говорившая о нарушении прав человека в отношении этих «пострадавших». Министр внутренних дел Чехии Ярослав Башта призывал к большой осторожности и говорил, что распад Чехословакии на Чехию и Словакию был результатом принятия закона о люстрации. Я в дискуссии, включенной в программу второй конференции, участия не принимал и довольно вяло ее вел, поскольку был уверен, что все это – соцреалистический спор «хорошего с прекрасным», и что не только Лара, но и Галина Васильевна тешат себя иллюзиями – подобного закона в России никто не примет. И Верховный Совет и Кремль лишь усиливали КГБ и рассчитывали на его поддержку. Надо было 21 августа разгромить хотя бы здание на Лубянке, это еще могло бы иметь какие-то последствия.

Было много других замечательных докладов и сообщений. Президент Германии Иоахим Гаук рассказал о состоянии архива «Штази» и трудностях при его использовании. Вся часть конференции об архивах, естественно, состояла из разнообразных констатаций того, что архивы КГБ закрыты, но активно пополняются вывезенными архивами из стран Варшавского договора и бывших союзных республик. Кичихин прибавил, что и значительная часть архива ЦК КПСС перенесена по подземному ходу на Лубянку. Что же касается комиссий по расследованию преступлений КГБ, то все они бесследно растворились. Последнюю, которой почти ничего не показывали, но в которую входили о. Глеб Якунин и Лев Пономарев (Верховного Совета России), распустил Хасбулатов.

Надо было успеть сделать все, что можно. Следующую – третью – конференцию мы запланировали на начало октября, но до этого еще очень многое должно было произойти. Мало результативную борьбу за демократию и свободу в России вели в то время не только «Гласность» и последние недобитые партии, общественные организации, а также уцелевшие три-четыре независимых профсоюза, но и, как всегда в нашей истории, русская литература.

Эпопея с «Советским писателем» и третий разгром «Гласности»

Но сопротивлялись, конечно, не все. Сергею Владимировичу Михалкову наступающее «время большого хапка», как он говорил, бесспорно, нравилось. Коммунистам оно давало иллюзорные надежды на возвращение и единение с новой властью, только Булату Окуджаве, Фазилю Искандеру, Римме Казаковой – на самом деле большинству московских писателей, казалось, что еще можно и нужно бороться за демократию. Произошел естественный раскол на Союз писателей РСФСР (с Михалковым, Бондаревым, множеством секретарей союзов писателей и